25 января 1547 года первый русский монарх венчался на царство. Конечно, и до венчания Иоанна IV на Руси был формально монархический строй. Иоанна III уже можно назвать полноценным русским монархом. Однако сам Иоанн III на царство не венчался. Не был коронован на русское царство и преемник Иоанна Василий III. Полный чин коронования по византийскому обряду, принесенному на Русь, вероятно, Софьей Палеолог, женой Иоанна III, был произведен только над Иоанном Грозным. Таким образом, мы имеем полное право назвать 25 января 1547 года днем рожденья полноценной русской монархии.
Иоанн Грозный до сих пор остается в нашей истории фигурой неоднозначной: он был не только полноправным государем, но и самодержавным тираном. Но будем справедливы к первому русскому царю. Само его время было слишком неоднозначно. По всей Европе гремели бури Реформации, обрушивающей алтари и троны. До пределов Руси Реформация докатилась в виде так называемой новгородской ереси, занесенной в Новгород неким Захарией Скарой в 1470 году, которая была не столько ересью, сколько разветвленным антиправительственным заговором, грозившим государственным переворотом и полным сломом идейно-нравственной парадигмы Руси.
Иными словами, Иоанну IV было чего опасаться. Саму идею «Третьего Рима», принятую Грозным, а затем Борисом Годуновым в качестве государственной идеологии, опрометчиво было бы назвать манифестацией национальной гордыни.
Нет, в ней звучала тревога за судьбы самого христианства, Христианского мира. Поскольку первый и второй Рим (Византия) не удержали возложенную на них миссию хранителей христианской идеи, постольку эстафету последнего истинного, христианского, православного царства приходится брать на себя Руси, наследнице Византии. Третий Рим – это, таким образом, знак великой ответственности, последней твердыни истины, со всех сторон уже одолеваемой атаками врага… Вот в чём грозная подоплека времени Иоанна IV и причина его трагических срывов: чрезмерной величины задача, чрезмерная ноша, поднятая на свои плечи, что вообще свойственно Руси-России во все времена… И конечно, эти трагические срывы никак не могут дискредитировать саму идею монархии.
Для Платона и Аристотеля монархия – лучшая форма правления. Платон в «Государстве» описывает ряд постепенной деградации государственных форм правления от века золотого к веку железному, от истинной монархии к последнему разложению демократии…
Более рациональный и отвлеченный Аристотель в трактате «Политика» описывает логические полярные пары благих форм правления и их «искажений»: так, добронравной монархии противополагается искажение тирании (власть беззаконика-себялюбца), власти аристократии, сословия лучших и благороднейших людей (вероятно, от индоевропейского корня «арья» – благородный) – искажение олигархии (шайки самых богатых), наконец, политии, власти полноправных, прошедших строгий отбор ценза, граждан, противостоит не ограниченная ничем демократия. Позднее эта пара получит новые имена: демократия – охлократия (от «охлос» – толпа), т.е. демократия в крайней форме своего разложения…
Ничего иного человечество с тех пор так и не придумало. Все попытки найти или описать «четвертую форму власти» кончались ничем. Ничего нового не придумали ни Маркс, ни Локк, ни иные «гении» Нового времени. И коммунистические и либеральные режимы, что бы они о себе ни говорили, катались взад-вперед по тем же рельсам трех форм власти – между охлократией и тиранией.
Вероятно, единственное достойное развитие идей Аристотеля принадлежит греческому историку Полибию (ок. 200 до н.э. – ок. 120 до н.э.), согласно взглядам которого совершенная система власти должна содержать элементы всех трех её видов: монархии, аристократии и политии. Такую совершенную форму правления Полибий увидел в Риме.
В самом деле, Рим предлагал по-своему идеальные соотношения власти: диктатор (позднее император) – монархический элемент, Сенат – элемент аристократический, народное собрание под председательством народных трибунов – элемент демократический. Как показала история, государства, соответствующие схеме Полибия, оказывались наиболее гармоничными, устойчивыми и жизнеспособными…
По полибиевой схеме жил не только республиканский, а затем и имперский Рим, но и древнегреческие города-полисы (царь, аристократия и народное собрание); персидская империя Ахеменидов; Древнеассирийское царство; государство Хеттов (XVI-XII в до н.э.). Наконец, ту же схему воспроизводили средневековые королевства Европы и княжества Древней Руси: князь, бояре, вече…
Свои демократические представительства – Земские соборы – Русь оформила даже раньше, чем Англия. Первый Земский собор на Руси был созван более чем на полстолетия раньше английского парламента, в 1211 году великим Владимирским князем Всеволодом III. Вообще, в XII – начале XIII в. Русь была одним из самых развитых, передовых и культурных государств Европы. Татарское нашествие надолго прервало её государственное творчество. Однако низовые формы демократической власти сохранялись и в эти тёмные времена. Крестьянская община (мир) никогда не теряла своих патриархальных форм самоуправления, сохранялись слободские, волостные формы…
Иоанн III, всерьез взявшись за воссоздание государственного строя Руси, первым делом возродил древнюю русскую аристократию: при нём боярская дума получает новый, достойный аристократии уже не вотчинный, а всегосударственный статус. Наконец, к середине XVI века возрождается традиция Земских соборов. Во времена Николая II и Столыпина полибиева схема обрела в России вполне современную форму с демократическим (Госдума) и аристократическим (Госсовет) элементом.
От сегодняшней либеральной теории «разделения властей» эта схема отличается стройностью, единством и способностью к развитию. Если при «разделении властей» каждая ветвь власти следит за другой, имея целью сохранение статус-кво, которое обеспечивало бы свободное движение капитала, то полибиева схема даёт нечто иное: надежность и гармоничность общественного строя и способность общества расти к идеалу.
Наиболее убедительные доводы в пользу полибиевой формы власти принадлежат, вероятно, Пушкину. В советские годы нас убеждали, что Пушкин был демократом. Это, конечно, не так. Современную ему демократию (французского и американского образца) Пушкин глубоко презирал, обвиняя её в «отвратительном цинизме», «жестоких предрассудках» и «нестерпимом тиранстве»: «Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству… Большинство, нагло притесняющее общество… талант, из уважения к равенству, принуждённый к добровольному остракизму» – такой представлялась Пушкину американская демократия (статья «Джон Теннер», 1836).
И это понятно. Демократия отрицает естественную иерархию мира, следовательно, отрицает культуру – всегда иерархичную по своей природе. По той же причине Пушкин высоко ценил аристократию, которая является хранителем независимой свободной мысли и благородства: «Зачем обществу нужно дворянство? Затем же, зачем ему нужны благородство, независимость, честь и свобода. Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству, чести вообще…» («О дворянстве»).
Наконец, только монархия, согласно Пушкину, утверждает подлинную свободу и самостоянье личности. Гоголь следующим образом передаёт мысль Пушкина о монархии: «Зачем нужно… чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполненьем закона недалеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат».
Итак, милосердие выше справедливости, личность выше закона – вот суть обоснования Пушкиным института монархии. Общественно-политический идеал Пушкина предстает нам, таким образом, в следующем виде. На вершине общественной пирамиды – монарх, который «выше закона», следовательно абсолютно свободен и способен проявлять милосердие. Поддержкой трона и защитой всего благородного, высокого и свободного в государстве является аристократия, на которой лежит обязанность «с улыбкой правду говорить царям», но также и обязанность просвещения народа…
Эти мысли и сегодня сохраняют свою актуальность. Конечно, сегодня возвращение той монархии, которая когда-то у нас была, уже невозможно. Нет у нас уже ни той свободной, благородной аристократии, ни того крестьянина, о котором Пушкин мог сказать: «есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи?» («Путешествие из Москвы в Петербург»). Они безвозвратно сгинули в бесконечных геноцидах мировых войн и революций последних ста лет.
С другой стороны, та олигархическая система, которую знает современный капиталистический мир, едва ли способна к какому-то действительному культурному росту, она ведёт лишь к деградации, разложению и распаду, которые и так уже нарастают слишком стремительно. Следовательно, если мы действительно настроены на совершение цивилизационного прыжка, поиск новых политических форм и настоящее государственное творчество являются насущнейшей нашей задачей. И здесь нам прежде всего поможет обращение к традиции.
Итак, не будем смотреть на монархию как на нечто, безвозвратно от нас ушедшее. Возможно, именно здесь залог нашего лучшего будущего? Пусть не царя, но, во всяком случае, некую сверхидею, с которой было бы не стыдно войти в новый век и которая стоила бы того, чтобы за нее бороться, «венчать на царство» нам так или иначе, рано или поздно всё же придётся.
Источник: